Признания невесты - Страница 67

Потом много дней смотрел на единственный листок бумаги и наконец бросил его, измятый и перепачканный, в огонь. И даже теперь Джонатан помнил каждое слово.

«Дорогая Серена.

Я надеюсь, что это письмо найдет Вас в добром здравии и самочувствии. Наша последняя встреча была скверной, и боюсь, что виновен в этом я и только я один, поэтому должен принести извинения за свое поведение, недостойное джентльмена. Мои родичи решили разлучить меня с Вами, но успеха в этом они не добьются. Самое сильное и глубокое мое желание заключается в том, чтобы сделать Вас своей спутницей на всю оставшуюся мне жизнь. Примите эти мои слова близко к сердцу, потому что я буду с Вами уже этим летом. Я могу только надеяться на то, что до того времени Вы сохраните привязанность ко мне.

Поверьте мне, дорогая Серена.

Горячо любящий Вас и бесконечно преданный Джонатан».

Он ворвался в гостиницу, весь в поту, несмотря на холодную погоду, размахивая рукой, в которой были зажаты перчатки. Джервайс поспешил встать, едва он подошел к их столику, и Джонатан застыл в полном оцепенении, глянув на брата. Лицо у того было желтым словно у покойника, одежда на нем висела – казалось, что с тех пор, как Джонатан виделся с ним в последний раз, он потерял не меньше пятнадцати фунтов веса. Непонятно, с чего бы это… Как выяснилось позже, старший брат Джонатана уже страдал от той болезни, которая свела его в могилу несколькими месяцами позже.

– Что это с тобой, парень? – спросил Джонатан.

Джервайс указал на свободный стул и предложил:

– Присаживайся, Джон.

Джонатан сел. Не говоря более ни слова, брат подвинул к нему по столу лист газеты. Джонатан начал проглядывать газетную страницу. Добравшись до середины, похолодел.

«Серена Донован из Антигуа, дочь Ч. Донована, утонула в море 27 августа, в возрасте 18 лет».

Джонатан поглядел на брата, лицо которого порозовело. Этот ублюдок улыбался.

Джервайс умер от туберкулеза восемь месяцев спустя, неженатый и бездетный, оставив Джонатана наследником графского титула. Отец Джонатана последовал за старшим сыном несколькими месяцами позже, скончавшись от апоплексии. У смертного одра отца Джонатан, спокойно глядя графу в глаза, взял реванш. Он заявил, что никогда не женится, не произведет на свет наследника, что собственное наследство он проиграет в карты и растратит во время дебошей и что таким образом придет конец родовой линии отца.

Умирающий граф умолял строптивца образумиться, однако он покончил счеты со своим предком и принял решение прожить жизнь до последнего дня, не связывая ее с какой-нибудь чуждой его натуре женщиной, которую никогда не смог бы полюбить.

И пока что держал слово.

А теперь он хотел бы вручить это письмо Серене, хотел сделать это прямо сейчас. Хотел, чтобы она могла появиться в «Голубом колокольчике» и увидеть выражение его лица в те минуты, когда он читал сообщение о ее смерти. Хотел, чтобы она была рядом с ним у постели его отца в ту минуту, когда Джонатан сказал ему, что никогда не полюбит ни одну женщину, кроме нее.

Если бы она присутствовала хотя бы в одном из этих мест, у нее не осталось бы никаких сомнений в том, какое чувство он питает к ней. Но как бы он мог высказать все это спустя столь долгое время, после того, что успел натворить? Это казалось совершенно невозможным.

Он покачал головой и произнес:

– Я не могу принудить вас поверить мне.

– Нет, – отрезала она, отвернувшись к окну. – Не можете.

Глава 15

Они провели ночь на постоялом дворе близ Глочестера. Джонатан представился весьма неоригинальной фамилией Смит, а Серену назвал своей супругой.

Она покраснела от возмущения, но Джонатан, многозначительно глянув на нее, с извиняющейся улыбкой пояснил хозяину гостиницы:

– Жена не переносит мой храп, сэр, потому прошу предоставить нам две отдельные комнаты.

Хозяин, уже обративший внимание на богатый костюм Джонатана и его толстый кошелек, немедленно согласился и предложил две соседние комнаты, разумеется, «самые лучшие в доме».

Как только любезный до раболепия слуга оставил их наедине в маленькой опрятной гостиной, разделяющей спальни, Серена удалилась в свою, чтобы снять дорожный плащ. Когда она через несколько минут вернулась в гостиную, Джонатан сидел в обтянутом ковровой тканью кресле возле скромного камина, держа в руке непочатый стакан бренди. Одет он был в обтягивающие светло-коричневые брюки и свободную белую рубашку с воротником нараспашку. Он заглянул в стакан, и на губах появилась сардоническая улыбка.

Джонатан поднял голову, но не заговорил.

Серена устремила на спутника сердитый взгляд.

– Не следовало говорить хозяину гостиницы то, что вы ему сказали.

Он слегка приподнял светло-русую бровь.

– Вот как? Насколько я помню, вы беспокоились за свою репутацию и о том, что Лэнгли может как-то узнать об этом приключении.

Ей не понравилось то, каким тоном он произнес имя Уилла. Как будто говорил о куске несвежего мяса, который ему хотелось выплюнуть.

– Мы уже обсуждали этот вопрос. Было бы лучше всего, чтобы он ничего не узнал об этой поездке.

Он встал и подошел к ней.

– Вот как? Ну, не знаю, Серена. Кажется, будто все, что исходит из ваших уст в присутствии Лэнгли, не что иное, как обман.

Щеки Серены снова вспыхнули ярким румянцем.

– Это не так.

– Но ведь само основание вашей помолвки возведено на лжи, разве не так?